Замкнутый на себя поток сознания

Мне всегда не вызывало доверия, что можно выработать устойчивость к определённому яду, если принимать его "гомеопатическими" дозами. Может быть, такая процедура несколько повышает устойчивость, но понятно, что только до определённой степени. И степень эта не может быть слишком велика, учитывая тонкость баланса всего в организме. Так я верю, что прививки помогают против малых доз возбудителей болезни, но вряд ли они спасут, если возбудителей этих вводить в лошадиных дозах, как это обычно происходит, когда хотят отравить человека.

Это похоже на легенду о том, как некоторые эпические герои с детства поднимают на башню телёнка, чтобы к юношеству поднимать быка. Вообще удивительно, что такую легенду могли выдумать древние, потому что они воочию должны были знать, что такое откармливать бычка. Это можно принять только как гиперболу ("растёт не по дням, а по часам"). В реальности у человка буду проблемы даже просто с костями. Дробышевский приводил много примеров, как деформируются кости от больших физических нагрузок.

Вот чтение Пруста напоминает мне приём малых доз яда. У него абсолютно разболтанная психика. Он встраивается в какую-то колею и чешет как автомат. Вчитываться в смысл того, что он пишет порой просто вредно, потому что в потоке всяких ассоциаций он не задумается вставить какие-то откровенные глупости. Скажем, говоря о страхе смерти, он пишет, что некоторые не боятся смерти из-за отсутствия воображения. В то же время, чтобы полностью отдаться под власть этих потоков ассоциаций надо во всю эту глупость свято верить.

У меня как-то не получается. Почувствов что-то неприятное на языке, хочется выплюнуть. (Пока писал, как всегда, забыл, что сказать-то хотел)

Я вдруг понял, насколько я косноязычен. И в связи с этим осознал уникальность Дробышевского. Если кого-то можно назвать национальным достоянием, то на данный момент это Дробышевский. Его надо холить и лелеять (и слава богу, если он в этом не нуждается), и беречь. Я не берусь судить о его профессиональных заслугах, говорю чисто как о популяризаторе. Такого нет нигде в мире.

Как уже сказал, Пруст идёт чрезвычайно трудно.

Он не труден для понимания. Он пишет очень легко и понятно. Временами очень увлекательно. По крайней мере в первом томе были места, где я проскальзывал, не замечая, большие куски текста, пока не натыкался на занудство по поводу несчастной любви. А так как с отходом от детства этот мотив начинает сильно преобладать, читать становится невозможно.

Наверно, он движется к тому, чтобы сказать что-то метафизическое в конце, пока не знаю. Но сама манера письма мне не нравится. Разболтанность психики у него проявляется как у ребёнка, который проснувшись не всегда осознаёт, где находится. И если для ребёнка это очень естественно, то для взрослого человека это явный вывих, следовать за которым тяжело. Причём его личный опыт имеет много соприкосновений с опытом любого человека, кого волнуют, например, старение и смерть (только лишь как пример того, где я стою сейчас в последнем томе). Но в то же время это именно соприкосновения только. Вот он начинает что-то психоделическое - он на светском рауте, был в библиотеке. Там идёт куча рассуждений, связанных с книгами, искусством, прошлым, несчастной любовью и проч. Например, о благотворности страданий, о том, как безальтернативна жизнь, пережить можно только одно, и лишь сожалеть о том, что не дано пережить другого и т.д. И вот заходит лакей звать его в общую залу. Он там встречает людей, которых не узнаёт. На них есть ярлыки, этот - барон такой-то и т.д., но они совсем не те, кого он знал когда-то. Вокруг ходят какие-то уроды. И следует очередной длинный воз рассуждений, теперь о старении, и его впечатления имеют очень мало общего с моими. Он осознаёт своё старение в основном через то, как он может выглядеть в глазах других. Не как он выглядит, а как он думает, что выглядит. У меня же моё старение осознаётся в нестыковке разных частей моего собственного опыта. Мне по большому счёту наплевать, что обо мне говорят другие. Поэтому я ленив и ненаблюдателен. И вот эти рассудения о том, кто что о ком думает, и кто что о ком говорит, - это всё совершенно неинтересно, поэтому читать километры того, как эти уроды выглядят для него, утомительно. Это только пример, у него всё в таком ключе.

В детской части, в Комбре, его замкнутость на себе была понятна - это свойственно всем детям. Мама его нарядила для какого-то праздичного выхода, он пошёл прощаться с какими-то цветами, облил их слезами и соплями, платье испачкал, измял, причёска вдрызг. Мама, понятно, в шоке. Ему на это плевать совершенно, цветы для него важнее. Это понятно. Смерть бабушки осознал значительно позже, тоже понятно. Но он и в зрелом возрасте остался замкнутым исключительно на себя. Правда, надо отдать ему должное, он никоим образом не оправдывает это рассуждениями о том, что посвящение себя искусству есть высшая цель в жизни и прочую чушь, как это любят мусолить многие. Но вот эта закукленность чётко указывает его границы.

На самом деле первый том вполне можно читать.